В этом году различного толка «общественность» отмечала 40 лет китайской культурной революции.
Студенты парижского Мая-68, всеми уже много раз воспетые, носились по Латинскому кварталу с формулой трёх «М» в голове: Маркс – бог, Маркузе – его пророк, Мао – его меч. При всей эпатажной условности, лозунг этот для самосознания «новых левых» оказался принципиально важным. В Университете Беркли агитаторы из героических «Чёрных пантер» – гордости афроамериканцев, которым, как блестяще заметил один влиятельный питерский кинокритик, ещё долго будет, за что мстить – держали в руках маленькие красные книжечки, цитатники товарища Мао Цзе-дуна. Что им и нам, так сказать, Гекуба? Какой сегодня можно усвоить урок из культурной революции – одного из самых важных и двусмысленных событий богатого на таковые новейшего времени?
О том, что творилось в красном Китае после постановления 1966 года о начале культурной революции, в остальном мире на самом деле известно было не так много. Высказывания сочувствующих европейских интеллектуалов облекались в художественную форму и всё-таки касались в первую очередь европейской же рефлексии на тему. Не исключая самые выдающиеся вещи – знаменитую «Китаянку» или прекрасный фильм итальянца Марко Беллокьо «Китай близко». Документальная же громадина «Китая» Антониони оказалась довольно-таки хаотичной и бестолковой, несмотря на всю гениальность певца «отчуждения».
Культурная революция по сию пору предстаёт в либеральной версии набором шокирующих кадров. Горят костры из «вредных» книг. Профессора и «творческая интеллигенция» понуро отправляются в деревни – на «трудовое перевоспитание». Улицы Пекина, Шанхая, Гуанчжоу охвачены бешеным поиском контрреволюционеров и пораженцев. Ну и, конечно, главные фигуранты событий – «хунвэйбины» - студенты, старшеклассники школ, юные рабочие, осуществляющие новый культурный передел. Так – как трагедия культуры перед натиском варваров – выглядит Китай той поры и в современных китайских фильмах, таких как «Прощай, моя наложница» Чена Кайге и «Бальзак и портниха-китаяночка» Дая Сиджи.
"Гуманисты", говорящие о преступлениях Мао и «Банды четырёх», лишь делают вид, что не понимают железной необходимости радикальных шагов в ещё пять минут назад феодальном Китае, окружённом прочным кольцом империалистического Запада и мещанского ревизионистского Советского Союза. Экономическая политика «большого скачка» требовала не только мобилизации в мировой гонке. Буквально, нужно было «перескочить» из 13 века в 20-й. «Чтобы выпрямить, нужно перегнуть» – этот броский афоризм Мао означал невозможность таких чудес без решительного пересмотра культурной политики. Репрессии против образованных слоёв, в старом Китае надёжно удерживавших бесчеловечное господство, - историческое жертвоприношение, архаизирующе-модернизнизирующее, на поверхностный взгляд, движение народной власти. Другая, антиконфуцианская, формула – «не сведение двух к одному, а нахождение в одном двух» – проливает свет на парадоксальный гуманизм маоистов. Культурная революция ставила целью выкорчевать бюрократию, которая мешает живому революционному творчеству масс. Это далеко идущее, лишь в малой степени в ходе событий выполненное, намерение дополнено ещё более предельной мыслью Мао. О том, что, может быть, нет единой человеческой природы – есть, отдельно, буржуазная и пролетарская. Так что либеральные авторы явно недооценивают взрывной и в чём-то нестерпимой силы китайского опыта.
Чего не скажешь о мыслителях, не нанятых успокоить буржуазное сознание. Таких, к примеру, как Ален Бадью, ученик великого марксиста 60-х Луи Альтюссера, в прошлом – лидер французских маоистов. Спустя двадцать лет, размышляя над политической загадкой культурной революции и Мая-68, он пишет: «Мы заведомо пребываем в неизвестности относительно их политического наименования…Происходившее, хотя и осмысленное в определённой системе (марксизма-ленинизма), оставалась в ней не осмысляемо». Культурная революция в таком случае получается принципиально исторически новым (в оптимистическом ницшевском смысле – несвоевременным), открытым событием.
Смутное понимание этого находишь у самых неожиданных персон. Сложно понять, зачем Энди Уорхол – Великий Никто современного искусства – бесконечно множил на своих шёлковых принтах лицо Председателя Мао, наряду с логичными Мэрилин, Лиз и пресловутым супом. Он, аполитичное, но с равнодушием эталона чующее время существо, чувствовал в авторе фразы «пусть расцветают сто цветов» парадоксальное настоящее, что всегда уже одной ногой в будущем.
Комментарии
