В прошлом месяце на сцене центра "На страстном" шёл настоящий бой между статским советником Булгариным и камер-юнкером Пушкиным, причём выступающим был один-единственный человек - Сергей Барковский
"Фадде-е-ей!" - фатально прогремело откуда-то из поднебесья. Свист вьюги, листы бумаги. Мистичность, вуалью которой покрыло своеобразие акустики, лишь подпитала эффект потусторонности
Роковой возглас снизошёл из-за невидимой пелены, перекрытия, которые глушили звук, отказываясь от точной передачи голоса, но и не теряли его. Серовато-дымчатая цветовая гамма напоминала о графите и, само собой, приводила к мыслям о набросках, заметках на скорую руку, этюдах и, несомненно, переписке.
Перед нами моноспектакль "Авдей Флюгарин, или Commedia dell'arte из истории российской
журналистики". Пронизанный высочайшим мастерством что артиста, что режиссёра, а также невероятным остроумием в написании текста.
Наверное, не прерванный звуками электронных средств, спектакль уже по определению неудачен. Вопреки традиционной (хотя с трудом удаётся отнести к "традиционным" способ убеждения зрителей фразой "Надеемся, вы поняли" после звука полифонии на мобильном телефоне) просьбе администрации выключить все аппараты, как оно непременно случается, в середине действия сработал чей-то навигатор. И прозвенел сигнал как нельзя уместно, подослав новую волну иронии к имевшемуся водоёму не поверхностного, густого юмора. Обращение с нарочитым выделением важности адресата "Сиятельный граф…" было прервано обнадеживающим "Маршрут построен", как бы символизирующим выстланность тропы, наличие канала между "Сиятельным" и отправителем.
Стоит заметить, что удержать свою аудиторию играющему моноспектакль – задача не из лёгких. Но насколько виртуозно нужно демонстрировать свой артистизм, чтобы в течение часа сорока сидящие перед сценой:
а) определили для себя непозволительным действием смотреть куда-либо, кроме как не на выступающего;
б) верили в искренность (правдивость, реалистичность) героя.
До такой степени натурально выглядел герой в моменты мучительных словесных состязаний с гением Пушкиным, что зритель бессознательно впадал сперва в лёгкую степень сомнения (а не считает ли сам Сергей Дмитриевич так же, не произносит ли он Свои мысли по душу Солнца русской поэзии?), а потом и вовсе оказывался в неловком положении наедине с иллюзией того, что над ним-театралом играют злую шутку, он в самом центре воронки афёры, и это не игровая пьеса, а лекция, презентующая плоды научно-исследовательской работы.
Другим подтверждением вовлечённости зала в спектакль стало вот что. Было небольшое отступление в лёгкий эффект интерактива, когда Фаддей как критик, рассыпаясь в эпитетах-комментариях на недавно выпущенный роман своего соперника, неожиданно обращается к залу, дабы, отвлекаясь от всего прежде сказанного, в чистом виде, заново обозначить свою теорию о гение Пушкина и подытожить своё отношение к поэту. Кинув в ряды зрителей удочку а-ля "Хотите знать? Хотите? Записывайте! Записывайте-записывайте! Успеваете?", он продолжил речь. И – что вы думаете – провокация сработала: люди бессознательно потянулись за листочками и пишущими предметами, как намеханизированные лицеисты по сигналу профессора.
Юные барышни на первых рядах смущённо зардели и захихикали, чрезвычайно близко и с высокой степенью личного приняв риторический по своей природе вопрос артиста: "Будучи молодой и наивной, согласилась бы она?" во время азартного обсуждения взаимоотношений дочери Кочубея с пожилым гетманом в "Полтаве2 Александра Сергеевича (персонаж искренне не мог отнести к реалистичным чувства прекрасной наследницы Кочубея, что хороша собой, к пожилому и непривлекательному мужчине). Подойдя крайне ответственно к этому посылу, девы принялись судорожно разыскивать достойный ответ, остро чуя необходимость его появления. Заигрывая с публикой, чувствуя свою аудиторию и имитируя то, что он также дожидается отзыва на поставленный вопрос, в тот самый момент, когда девушки обрели мнимую готовность вступить в диалог, с снисходительной улыбкой и взмахом руки сам произнес: "Согласи-и-илась бы, конечно, согласилась!".
Бурно встретили зрители циничное дробление седьмой главы "Евгения Онегина" борцом за словесный пьедестал Булгариным: "Таню везут в санях в город – и точка. Всё! Вот и всё содержание седьмой главы!".
Следующий момент – точность светооформления в попадании по смыслу в каждую из частей спектакля. Каждая световая схема говорила о себе как о помощнике зрителя в наиближайшем к задумке понимании действа. На финальных минутах спектакля и на склоне лет героя, монолог его (вызванный разочарованием в прежде неоспоримых истинах, оставлением людьми, аннулированием признания) был обрамлён силуэтами (соответственно, по правую и по левую руку от него), появившимися благодаря направленным на него самого лучами. Наедине со своими тенями, дрыгающимися параллельно с хозяином, посередине комнаты сидел человек мечущийся, вдавленный, полубезумный.
Острейшие эпиграммы Булгарину от Пушкина и его верных товарищей Дельвига, Погодина, приобретение помимо первого, польского имени (Ян Тадеуш Булгарин) насмешливого прозвища Авдей Флюгарин (выдумка также Великого поэта), дипломатичная переписка с Бенкендорфом, в которую вкраплено обсуждение Александра Сергеевича, а после – сухие и сдержанные ответы на исписанные листы, положительные рецензии в «Северной пчеле», вслед за которыми – разгромляющие критические статьи …
И эта интеллектуальная перепалка, эта острейшая пикировка двух сильнейших личностей, конечно, не могла не заставить сравнить себя с методами укрепления главенства в современном мире. Из корректных и гуманных путей решения спора максимальный жест вызова на поле словесных боёв, пожалуй, сводится к довольно смелому отзыву во всемирных сетях Интернета – комментариям или же записям на странице профиля.
Не знаю, насколько верно звучит сформулировавшаяся у меня полуфантазийная, каламбурная (абстрактно-угадываемая) фраза, но не назвать её одним из символов происходящего между персонажами пьесы лично для себя не могу: "Они бились на перьях в пух и прах". Только кто-то воспарил, а кто-то был общипан.
"От чего пал Рим, от того же падёт Россия", - проговорил персонаж в одну из мощнейших минут заключительного философского рассуждения. Бедой является "пласт людей, которым нечего терять". И тут не поспоришь.
"В умах хаос, в сердце яд – просто нравственная чума!" - протяжно, с эффектом неподымаемости слов, отщепляя их друг от друга глубокими паузами и переменой взгляда на ещё более уничтоженный, сводящийся на нет, опустошенный Булгарин, ведомый светооформителем, вполз в черноту. Аплодисменты.
Комментарии
