The Inoue Brothers

Определение «глобальный» подходит к этому проекту лучше всего: японцы по происхождению, братья выросли в Дании, компанию организовали между Лондоном и Копенгагеном, а одежду производят в Латинской Америке и Африке. Плюс к этому в их портфолио целый перечень креативных дисциплин – от графического дизайна до производства музыки – и разноплановая работа с MTV, Comme des Garcons и Ларсом фон Триером над фильмами «Догвилль» и «Мандерлей». Мы поговорили c Сатору о том, как можно сделать мир лучше, производя свитера в Боливии, и как работается с гениальными людьми.

В первую очередь я бы, конечно, хотела вас спросить об инсталляции. Что это? Зачем?

Год назад мы познакомились с ребятами из Mood Swings – и сразу захотели что-то сделать вместе. Инсталляция, которую мы построили в магазине, имитирует туземное жилище боливийцев. А одежда сделана боливийцами вручную из шерсти альпаки по нашему дизайну. The Inoue Brothers мы с братом основали в 2004 году – и тогда же начали работать с боливийскими индейцами. Нас всегда, с одной стороны, интересовал трикотаж, а с другой, наша главная страсть – работать с людьми напрямую. У боливийцев традиция использования альпаки длится уже тысячи лет – они знают о ней абсолютно все. По качеству это практически южноамериканский кашемир: когда холодно, она сохраняет тепло, а когда жарко, выводит тепло из тела – и тебе комфортно. Для Москвы это просто идеальный материал, как и для Нью-Йорка и Канады, где мы начали продавать эти вещи. Здесь же представлена смесь из всего того, что мы использовали раньше, шелк с бейби-альпакой. Это очень мягкая пряжа.

The Inoue Brothers

Что значит «работа с людьми напрямую»?

Одежду вяжут для нас боливийские женщины, мы сумели предложить им такие условия, чтобы они могли работать, не покидая дома. У них у всех есть семьи, поэтому работать им сложно, есть определенный режим. Во многих странах Южной Америки, когда женщины беременеют, они теряют работу. Это очень жесткий мир. Наша программа дает возможность брать работу на дом – и им нравится так работать: вязать, где им вздумается, при этом приглядывая за детьми. Кроме того, между нами нет посредников: отправляем заказ и получаем вещи. Мы никогда не торгуемся с боливийцами. Какую цену они называют, такую и платим. И мы рады, что таким образом можем продавать вещи высокого качества не за безумные деньги.

И как все выглядит на практике? Вы едете в новую страну и идете на рынки, где и находите своих работников?

Мы начинаем с того, что контактируем с организациями, которые стараются помочь местным людям. И, конечно, очень важная часть нашего проекта – ходить по улицам и искать магазины и рынки. Хотя в России, например, нам было бы сложно это сделать – здесь не говорят ни по-испански, ни по-английски, а мы не знаем русского.

Тогда каким образом строится работа над коллекцией?

Обычно, перед тем, как запустить коллекцию, мы делаем ее тестовый вариант. Это долгий процесс, около двух лет. Обычно как: ты посылаешь какие-то эскизы, рисунки, вырезки, записи. Но боливийцы – визуалы, кто-то просто не умеет читать. Поэтому мы делаем образцы из обычного хлопка или шерсти нужной формы и кроя. Показываем цвет и детали. А боливийцы сами уже решают, как вязать, какие техники использовать.

Насколько я знаю, это не первый ваш проект с социальной составляющей.

Да, мы все время стараемся думать об этом. Сейчас существуют несколько подходов: fair trade, экологически чистый способ работы и direct trade. Работа без посредников – direсt trade – сложнее и запутаннее, но ты получаешь лучшее качество работы и отношений, чем при fair trade, который о справедливых трудовых отношениях, но часто проводится через большие фонды. Если говорить о том, как мы выбираем страну, то все просто. Например, интересуемся, в каких странах производят альпаку. Это Боливия, Перу, Чили и Аргентина. Боливия – самая бедная из них. Ее и выбираем. В Африке можно найти потрясающие вещи, сделанные в Камеруне и Кении, но мы выбрали Мозамбик и Зимбабве, – они намного беднее других стран, но при этом могут делать то же самое. Это не благотворительность. Просто если они могут делать то же самое, почему бы не работать с теми, кому работа нужнее всех, а не просто выбирать то, что очевидно. С боливийцами мы сделали уже пять коллекций, а с африканцами только две, потому что первоначальный этап занял больше времени.

Вы не собираетесь делать что-то в России?

Как раз вчера обдумывали возможность сотрудничества с местными умельцами, которые делают большие шали с цветами. Они такие красивые, а культура вымирает. И мы думаем, как можно альтернативно использовать традиционные русские техники и продавать вещи в Лондоне и в Японии. Я уверен, что там это очень понравится.

Было бы интересно услышать ваше мнение об отношениях между марками масс-маркет и малыми марками.

Мне кажется, что сейчас главная проблема – а одновременно и главная мотивация нашего проекта, – в том, что качество падает очень быстро. Масс-маркет оказывает давление на остальные марки: нужно производить больше, быстрее и дешевле. В то же время у маленьких брендов нет шанса шить одежду на лучших фабриках, потому что они все забронированы большими компаниями. Поэтому они вынуждены производить на небольших предприятиях или собственными силами – и им не достичь того качества, на которое они рассчитывают. Общий же стандарт становится все ниже и ниже. Те, кто любит моду, уже чувствуют, что что-то не так. Ведь это неправильно, что то, что ты покупаешь, можно носить только год. Это же мой любимый свитер – я хочу носить его десять лет! Это мои любимые джинсы – я хочу, чтобы они у меня были еще лет пятнадцать! Так мы выросли, так полюбили одежду. А сейчас ты покупаешь и меняешь, покупаешь и меняешь. Это все очень обезличенно, и страсть к одежде исчезает. А мы хотим другого.

Что же делать?

В Великобритании есть тенденция heritage brands – бренды, которые существуют уже долго. Они специализируются на чем-то одном и делают свои коллекции все меньше и меньше. Потребители хотят получать лучшее качество, историю, стоящую за каждой вещью, а не только дизайн. И в то же время, к счастью, люди начинают хотеть, чтобы вещь была произведена определенным способом – fair trade, или eco friendly, или direct trade. Ведь тогда ты знаешь, что все, кто был вовлечен в это производство, счастливы. В России такое отношение еще очень молодо, но я уверен, что скоро все больше людей будет заботиться не только об эффектной дорогой одежде. В Великобритании на это обращают внимание. Если ты не производишь одежду по правилам, тебя критикуют в СМИ – и люди перестают покупать твои вещи.

Как я вижу, вы сами носите свою одежду.

Да, да. У нас с братом есть свои правила. Как я уже сказал, мы делаем много тестовых коллекций – но не только, чтобы обучать людей. Мы и правда тестируем одежду: смотрим, как долго она продержится перед тем, как начнет портиться, рваться, можно ли ее стирать. Всегда лучше испытать на себе. Ты должен знать все об одежде, которую создаешь. Это часть нашей философии.

Раз мы уж заговорили о философии. На вашем сайте на главной странице висит карта мира – и она вся состоит из слов we-we-we. Это вы о глобализации?

Именно. Африканская коллекция носит название Ubuntu. А ubuntu значит: я есть, потому что мы есть. Наша философия в том, что все мы связаны. Если тебе грустно, то и мне грустно – и тогда мы должны помочь друг другу. Так мы хотим и работать. Если я сейчас расплачусь, ты сразу спросишь, что со мной. Но если это произойдет в другой стране, ты этого не увидишь. Мы не задумываемся, через что проходят люди, которые от нас далеко – просто потому, что мы их не видим. Отсюда такой дисбаланс: одни ни в чем не нуждаются, а другие голодают. По нашему мнению, такой контраст – это ненормально. В Африке невероятный запас ресурсов: золото, алмазы, нефть. Но ими владеют огромные корпорации, люди ничего от этого богатства не получают. Но одновременно я понимаю, что то, что есть у меня – машина, плазменная панель, – это потому что эти компании добывают полезные ископаемые в Африке. А это значит, что и у я несу ответственность перед теми странами и теми людьми. Я не должен чувствовать вину, но у меня есть ответственность. Эту идею мы воплощаем в ведении бизнеса, а также нашим брендингом: мы ставим на сайт эту карту и составляем ее из «мы-мы-мы»: я тут, я тут, я тут – я везде. Что я делаю в Москве, что я делаю в Копенгагене, влияет на то, что происходит с людьми в Африке, Боливии, Непале или Пакистане. Все взаимосвязано. И чем сильнее мы это почувствуем на своей шкуре, тем больше мы будем знать. Как, например, с московскими пожарами. Возможно, люди задумаются о том, что то, как они живут, имеет последствия. Люди умирают от смога – это же безумие! К сожалению, человек больше всего преуспел в забывании вещей. Нужно это менять. И тогда произойдут изменения к лучшему.

Ясно. А сейчас, видимо, будет серия традиционных вопросов. Конечно же, всем очень интересно узнать о том, как вы работали с Comme des Garcons.

Я и мой брат всегда были большими фанатами Рей Кавакубо. Еще до того, как Comme des Garcons стали популярны в мире, в Японии она уже была практически богиней. Я помню, что нашей мечтой было купить ее костюм. Но, конечно, мы никогда не думали о том, что будем с ней работать. Однако, когда мы начали делать свое дело, первый человек, который нас открыл, был байер с Dover Street. И он купил наши вещи и, не поставив нас в известность, показал их Рэй Кавакубо. Она увидела эти вещи и тут же попросила представить нас. И когда мы встретились, она сказала, что чувствует определенную страсть в нашей одежде и хочет с нами сотрудничать. Для нас то, что это почувствовала Рэй Кавакубо, было самой большой мотивацией. Comme des Garcons – семейное предприятие, хотя мало кто об этом знает: Рэй Кавакубо вместе с мужем управляют компанией. Они, конечно, очень профессиональны, очень эффективны и при этом true: никогда не продаются, никогда не обращаются к большим инвесторам, не расширяются, зато сами могут контролировать свой бизнес. Для них деньги не главное, главное – что стоит за брендом. Это отличная ролевая модель. И для нас они учителя.

И, конечно, я спрошу вас о Ларсе фон Триере.

Наша совместная работа – это тот опыт, который я никогда не смогу забыть. Когда мы подключились к работе, он делал три фильма сразу: «Догвилль», «Мандерлей» и третий, который он так и не доделал – его ведь положили в психиатрическую лечебницу. Он устроил небольшое соревнование для дизайнеров, чтобы они представили идеи графического дизайна для фильма. И когда мы об этом узнали, мы подумали: «Блин! Было бы безумно здорово сделать что-то с Триером!». У нас была неделя на то, чтобы выработать идею. Они ему понравились. И нас позвали с ним встретиться и 4-5 дней мы провели вместе – был мозговой штурм. Он очень строгий. Если ему что-то не нравится – он тут же начинает орать на тебя: «Мне не нравится, ты ничего так и не понял!» И лучше с ним соглашаться. Он очень эмоциональный, и он сумасшедший. Но главный урок, который я получил от работы с ним: он никогда не идет на компромисс. Все только так, как он этого хочет. Нет никакой голливудской фигни: ну вы понимаете, нам надо продать фильм, так что давайте сделаем то и то, возьмем известных актеров и так далее. И фильм видоизменяется в зависимости от всех, кто включен в работу, а в особенности от представителей коммерческой части. С фон Триером такое не проходит. Он, в моих глазах, настоящий художник, балансирует между гением и сумасшедшим. И, думаю, у него не самая легкая жизнь. То, что он был в психушке – это же не для смеха, он не изображает сумасшедшего. Но когда встречаешь таких людей, как Ларс фон Триер, это тебя вдохновляет и вселяет уверенность. И он невероятный человек, невероятный! Он очень political, он очень неравнодушен ко всему. Он не просто делает кино: все, что он делает, имеет под собой четкую политическую основу и высказывание. И ценности, которые он исповедует, это те же ценности, что исповедуем мы. Он много размышляет о дисбалансе, существующем в мире. И у него не только большое эго – у него также и огромное сердце. И это невероятно.